Днем 6 мая канцлером Германии со второй попытки был избран лидер «Христианско-демократического союза» Фридрих Мерц, что стало историческим событием: впервые с момента основания современной Германии (1949) канцлера не удалось избрать в первом туре. Как отмечают эксперты, причиной «предательства» Мерца во время тайного голосования могла стать история его сближения с партией «Альтернатива для Германии», на прошлой неделе признанной в Германии экстремистской. Раскол в немецком парламенте — не первый пример противостояния правых и левых в мировой политике за последнее время. Накануне антимигрантская партия «Реформы Великобритании» одержала победу на местных выборах в UK, что также вызвало ожесточенные споры.
О расколе между либералами и том, как формируются представления людей о политическом идеале, «Можем объяснить» поговорил с социологом Виктором Вахштайном:
– Сейчас многим кажется, что в мире поднимает голову архаика: Путин в России, Трамп в США, Талибан в Афганистане, правые партии в Европе и т.д. Все они, каждый по-своему, говорят о традициях, религии и семейных ценностях. Корректно ли говорить о том, что мы имеем дело с каким-то единонаправленным процессом? Или широкие выводы о возвращении мира в какую-то архаику — это ошибка мышления?
— Ощущение, о котором вы говорите, накрыло, прежде всего, прогрессистов – людей, которые свято верят, что есть «темное прошлое», «отвоеванное у него настоящее» и «светлое будущее». Но будущее может и не наступить из-за восставших словно из глубины веков и дорвавшихся до власти «мракобесов всех мастей». Это хорошо изученный нарратив. (А мне так еще и социально близкий.) Но, тем не менее, давайте разберемся – из чего он состоит.
Для начала придется признать, что человеческое мышление – не набор логических операций. В его основе лежат ценностно-заряженные представления. О том, как устроен мир. О том, куда течет история. И главное – о добре и зле.
Так что списать все на ошибки мышления не получится. Иначе придется признать, что наше мышление состоит исключительно из ошибок, вызванных нашими же убеждениями.
В основе убеждений лежат оппозиции: «зло / добро», «они / мы», «прошлое / будущее», «угроза / надежда». Оппозиция «архаика / модерн» – один из таких бинарных кодов. Он связывает прошлое со злом, будущее – с добром, а настоящее оказывается либо «переходным периодом» от одного к другому, либо «временем испытаний», когда возникает угроза возвращения ко злу. То есть в прошлое.
Теперь посмотрим на структуру этого нарратива. Есть абсолютное зло – архаика. У архаики много обличий. Фанатизм. Тирания. Опричнина. Грязь и зараза. Нетерпимость к иному. Презрение к разуму. Предрассудки. Погромы. Есть абсолютное благо – технический и социальный прогресс. Торжество рациональности и науки. Демократия. Социальная справедливость. Защита меньшинств. Неприятие всех форм дискриминации. Приоритет человеческого достоинства. Искоренение насилия. Все это будет достигнуто в будущем нашими потомками. Мы еще не там, но история течет именно туда. В настоящем же сталкиваются две силы – агенты темного прошлого и защитники светлого будущего. Первые жаждут отказаться от завоеваний эпохи модерна – разрушить демократию, разорить науку, разогнать университеты, развалить медицину, развязать мировую войну. Вторые – находятся «на правильной стороне истории». Они чувствуют свою ответственность перед еще нерожденными поколениями. И должны сказать свое решительное «Нет!» наступлению сил тьмы.
— А возможно ли тут провести грань между придуманным нарративом и реальностью? То есть вот «свет VS тьма», «архаика VS прогресс» — это некоторая социальная придумка. Хорошо. А на самом деле как? Или вы видите в истории исключительно беспорядочное броуновское движение?
— В истории я вижу, прежде всего, науку. Которая – при известном несовершенстве общественных наук – ищет «истину о прошлом». (Хотя часть историков с таким взглядом сегодня решительно не согласны.) А вот то, как политики, журналисты и обыватели это прошлое интерпретируют, как пытаются встроить в свои картины мира, как спекулируют на исторических аналогиях, вызывая коллективные эмоции – это уже предмет социологического исследования. Когда речь заходит о коллективных представлениях – о прошлом и будущем – в чат заходят социологи.
Так что нет, при всем желании вам не удастся отделить «придуманные нарративы» от «подлинной реальности того, что происходит». Происходит то, что вы пытаетесь понять: «Что происходит?». И любой ответ на этот вопрос вы дадите из некоторого набора мировоззренческих установок. Расскажете свою историю об истории.
— Хорошо, тогда переводя разговор в плоскость социологии: что люди в современном мире понимают под архаикой и как сами себе отвечают на вопрос об отношении к ней? Можно ли действительно сказать, что спрос на нее, архаику, как ее понимает общество, растет?
— Вернемся к нарративу, в котором есть архаика как абсолютное зло, прогресс как абсолютное добро, «думающие люди» как относительное добро и «мракобесы» как относительное зло. Четыре риторические фигуры. Казалось бы – все просто. Одна и та же драма, разыгрывающаяся в художественной литературе, парламентских дебатах и, простите, социальных сетях. Ненависть к архаике вы найдете и в «Дне опричника» Сорокина, и во взглядах дона Руматы, которому очень трудно быть богом. Вы обнаружите ее в статьях оппозиционных журналистов эпохи пандемии, которые считали антиваксеров «злом хуже, чем Путин». Но сегодня это повествование разделилось на два конфликтующих нарратива. Назовем их условно леволиберальный и праволиберальный.
Леволиберальный прогрессист верит, что Прогресс – это про социальную справедливость, борьбу со структурным насилием, защиту уязвимых групп, заботу об экологии. Для него архаика – это эпоха колониальных империй.
А будущее тесно связано с деколонизацией и эмансипацией. Обретением коллективной субъектности теми, кого вчера еще за людей не считали.
Праволиберальный прогрессист связывает идею Прогресса с эпохой Просвещения, правами человека, демократией, индивидуальной свободой, наукой и техникой. Для него избавлением от архаики стало то, что Макс Вебер назвал «расколдовыванием мира». А в лозунгах своего ближайшего, на первый взгляд, союзника – левого либерала – он как раз видит архаику. Приоритет коллективного над индивидуальным, борьбу с инакомыслием под предлогом борьбы за права уязвимых групп, воспевание племенного насилия под эгидой деколонизации, политический фундаментализм на грани религиозного фанатизма, технофобию, обернутую экологической повесткой. И наоборот. Правый либерал для левого – никакой не прогрессист, а имперец, расист и прислужник Илона Маска.
Иронично, что два типа прогрессистов сегодня друг для друга мракобесы. Одни тянут мир «назад в Совок и Средневековье», другие – «назад в джунгли дикого капитализма».
Рядом же стоят настоящие антипрогрессисты – ультралевые и крайне-правые. И с удивлением смотрят, как два либеральных лагеря ожесточенно обвиняют друг друга в предательстве прогресса.
Так, что ваш вопрос «А кто сегодня предъявляет спрос на архаику?» задан человеком, который уже «предъявил спрос на прогресс». Осталось только понять – на какой из двух прогрессов.
Могу предложить простой тест. Если вы примерили эту нарративную конструкцию (с четырьмя риторическими фигурами) и честно себе признались – да, я верю в прогресс и не приемлю архаику – попытайтесь ответить на вопрос: кто для вас сегодня главный мракобес? Кто воплощает собой эту ненавистную вам дремучесть? Проранжируйте следующих кандидатов:
- Трамп в США
- Талибан в Афганистане
- Путин в России
- ХАМАС в Газе
- «АдГ» в Германии
- Аятолла в Иране
- Нетаньяху в Израиле
Если у вас наверху списка Трамп, Путин и Нетаньяху, то вам, скорее всего, ближе леволиберальный прогрессизм. Если Путин, ХАМАС и Талибан, то праволиберальный.
— Интересно, как Путин попал в топ и правых, и левых.
— Да, потому что мы говорим с русскоязычной либеральной публикой. Для нее есть одно абсолютное зло, независимо от деления на право и лево. У немцев бы АдГ попала и в право, и в лево. У израильтян конкурентов Хамасу тоже бы не было.
— А если говорить о статистике, о цифрах, у нас есть данные о том, как за последние года изменилось соотношение описанных вами групп?
– Увы, нет.
— В среде своих друзей, уехавшим из России, я часто вижу разочарование обществом, в которое они попали. Многие вдруг открыли для себя, что для комфортной жизни в стране они, как и в России, вынуждены поступаться с частью своих свобод. Но свобод, что интересно, других — не тех, что они боялись потерять в России. И над многими в результате сейчас висит, как я вижу, такое сомнение: «А что хуже, российская цензура или немецкая бюрократия? Да черт его знает». И вот тут начинается самое интересное, как мне кажется: как описанные вами группы понимают свободу и в каких условиях считают допустимым ее ограничение?
— Здесь, как мне кажется, имеют значение две переменные. И ценность свободы лишь одна из них. Вторая – представления о государстве.
Свобода передвижения, свобода высказывания, экономические и политические свободы – не синонимы. Но праволиберальный нарратив связал их друг с другом и превратил в антоним «государства».
В итоге свобода стала пониматься как, прежде всего, свобода от государственного принуждения. И вот уже вчерашний прогрессист, распечатывая желтый конверт с очередным письмом от немецких органов власти, с тоской вспоминает о «Госуслугах» и гонит от себя мрачные мысли о неравномерности прогресса.
И да, это проблема именно праволиберальных прогрессистов. Потому что только в их картине мира индивидуальная свобода (понятая, как свобода и от государства, и от «мнения толпы») – абсолютная ценность. Так что, столкнувшись с европейскими реалиями, часть моих знакомых правых либералов мутировали в либертарианцев. А левых либералов – в левых радикалов, которые больше не верят в прогресс человечества, но верят в то, что мир спасет антиимпериалистическая революция.
— Моих тоже. А какова вообще природа этой мутации? Что руководит этим процессом? Когда мы слышим фразы типа «мир левеет», что вообще имеется в виду?
— Изначально пропасть между леволиберальным и леворадикальным нарративом огромна. Радикал не верит ни в какой прогресс – ни в социальный, ни в технический. Все эти мантры левых либералов – «Уровень насилия от века к веку снижается», «Мир становится более инклюзивным», «Каждое следующее поколение лучше предыдущего», «История течет в правильном направлении и нужно быть на правильной стороне истории» – кажутся ему детским лепетом.
В крайне-левой оптике мир уже погряз во зле. Он уже захвачен темными силами – транснациональными корпорациями, неолиберальным истеблишментом, американскими империалистами – и стремительно катится в ад. «Какие, к чертовой матери, инклюзивность и разнообразие?! Глобус опутан щупальцами капиталистического спрута, который высасывает из планеты ресурсы, ежедневно приближая экологическую катастрофу, а вы тут обсуждаете местоимения, менструацию и туалеты!» – говорит он левому либералу.
Но если мир уже захвачен врагами рода человеческого, почему мы еще живы? «Потому, – отвечает левый радикал, – что пока еще существуют рубежи Сопротивления неолиберализму. Раньше это были страны народных демократий, сегодня – страны Глобального юга». Отсюда необъяснимая, на первый взгляд, любовь Антонио Негри к Ирану, а Макса Блюменталя – к России.
Однако у коварных империалистов есть подельники-колониалисты. Страны-марионетки, которые по указке «вашингтонского обкома» зачищают территорию, приближая наступление Апокалипсиса. Для авторов «Grayzone», например, образцовыми колониалистами являются Израиль и Украина, «два проамериканских геноцидальных режима». А источником надежды выступают «народно-освободительные движения» – ХАМАС и ЛДНР. И единственное, что может спасти погрязший во зле мир – глобальная антиимпериалистическая интифада.
Еще пару лет назад вся эта стройная картина мира казалась левому либералу абсурдной. Апокалипсис? Империализм? Интифада? Нет, конечно, левый либерал сочувствовал «справедливым чаяниям палестинского народа», но ХАМАС у него был таким же воплощением темной архаики, как и «религиозно-фундаменталистское государство Израиль». А теперь… Стоило Трампу заговорить о Гренландии, как часть левых либералов всерьез задумались об империализме и апокалипсисе. Фраза «мир захвачен врагами рода человеческого и катится в ад» больше не кажется им такой уж абсурдной.
Это, впрочем, не означает, что «мир левеет». Просто левые прогрессисты радикализируются и становятся левыми антипрогрессистами. Нормальный процесс мутации мировоззрений.
